НЬЮ-ЙОРК – Пять лет назад фирма Lehman Brothers имела в агентстве Standard & Poor’s рейтинг «A» – не далее как за шесть дней до ее краха. Агентство Moody’s ждало еще дольше и понизило рейтинг Lehman за день до ее краха. Как могли уважаемые рейтинговые агентства – и инвестиционные банки – столь серьезно ошибиться в оценках?
На регулирующих органах, банкирах и рейтинговых агентствах лежит значительная доля вины за кризис. Но события, почти равноценные финансовой катастрофе, были не столько провалом капитализма, сколько провалом современных экономических теорий о роли и функционировании финансовых рынков – и, в более широком смысле, нестабильности – в капиталистической экономике.
Эти модели обеспечивали якобы научное обоснование политических решений и финансовых новшеств, сделавших наихудший со времен Великой депрессии кризис намного более вероятным, если не неизбежным. После того как обрушилась Lehman, бывший председатель ФРС Алан Гринспен засвидетельствовал перед Конгрессом США, что он «нашел изъян» в идеологии, считающей, что личный интерес защитит общество от крайностей финансовой системы. Но к тому моменту ущерб был уже нанесен.
Истоки этого мнения можно проследить до господствующей экономической теории о причинах нестабильности стоимости активов – теории, объясняющей риск и колебания стоимости активов таким образом, как если бы будущее было механическим следствием прошлого. Механистические модели современных экономистов подразумевают, что участники рынка, следующие собственным интересам, не будут поднимать цены на жилье и другие активы до явно завышенного уровня в преддверии кризиса. Следовательно, такие чрезмерные колебания рассматриваются как симптом нерациональности участников рынка.
Это некорректное предположение – что решения, основанные на личных интересах, могут быть адекватно отображены механическими правилами – стало основанием для создания синтетических финансовых инструментов и узаконило, якобы на научных основаниях, их сбыт пенсионным фондам и другим финансовым учреждениям во всем мире. Примечательно, что развивающиеся страны со сравнительно слаборазвитыми финансовыми рынками во многом избежали самых вопиющих последствий подобных новшеств.
Доверие современных экономистов к механическим правилам и их использование для толкования экономических результатов – и влияния на них – распространяется и на макроэкономическую политику. При этом часто ссылаются на авторитет Джона Мейнарда Кейнса, который бы отверг такой подход. Кейнс давно понял, насколько обманчиво применение подобных механических правил. «Мы сами вовлекли себя в колоссальную неразбериху, – предостерегал он, – допустив грубый промах в управлении деликатной машиной, принципа действия которой мы не понимаем».
At a time of escalating global turmoil, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided.
Subscribe to Digital or Digital Plus now to secure your discount.
Subscribe Now
В книге The General Theory of Employment, Interest, and Money(«Общая теория занятости, процента и денег») Кейнс стремился предоставить недостающее обоснование для того, чтобы положиться на экспансионистскую финансовую политику для вывода развитых капиталистических стран из Великой депрессии. Но после второй мировой войны его последователи разработали намного более амбициозную программу. Вместо проведения мероприятий по противодействию чрезмерным колебаниям экономической активности, таких как «глубокое сокращение» 1930-х, так называемые принципы стабилизационной политики делали основной акцент на мерах, направленных на поддержание полной занятости. «Неокейнсианские» модели, лежавшие в основе этих принципов, строились на предположении, что «истинный» потенциал экономики – и, следовательно, так называемый разрыв между фактическим и потенциальным объемом производства, который экспансионистская политика должна заполнить для достижения полной занятости – можно точно измерить.
Но, говоря откровенно, верить в то, что экономист может полностью предсказать заранее, как агрегированные результаты (и, следовательно, потенциальный уровень экономической активности) проявят себя с течением времени – значит верить в фальшивку. Прогнозы по хронологическим показателям и влиянию экономического стимула 2008 года на уровень безработицы, выведенные из макроэконометрической модели ФРС и оказавшиеся совершенно ошибочными – подходящий тому пример.
Тем не менее, основная масса экономистов настаивает на том, что подобные механистические модели остаются в силе. Нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман, например, утверждает, будто «простейшие расчеты» на основе «макроэкономики из учебника» показывают, что объем финансового стимулирования, составивший в США в 2009 году 800 миллиардов долларов, должен был быть втрое больше.
Очевидно, что нам нужен новый учебник. Вопрос не в том, помогло или нет финансовое стимулирование, или было бы более полезным стимулирование в большем объеме, а в том, должны ли те, кто принимает решения, опираться на какую бы то ни было модель, предполагающую, что будущее является механическим следствием прошлого. Например, коллапс рынка жилья, «потопивший» миллионы американских домовладельцев, не является частью моделей из учебника, но из-за него точный расчет объема финансового стимулирования на их основе оказался невозможен. Обществу следует с большим подозрением относиться к заявлениям, что такие модели создают какую-то научную основу для экономической политики.
Но отвергать то, что Фридрих фон Хайек назвал «видимостью точного знания» – не значит отказываться от возможности того, что экономическая теория может быть источником информации для политиков. Действительно, признание того, что знания экономистов, политиков и участников рынка никогда не бывают безупречны, имеет важные последствия для нашего понимания финансовой нестабильности и роли государства в ее смягчении.
Колебания стоимости активов происходят не из-за того, что участники рынка ведут себя нерационально, а из-за того, что их знания о будущем потоке прибыли от альтернативных инвестиционных проектов всегда несовершенны, и они пытаются совладать с этим. Нестабильность рынка, таким образом, – неизбежное следствие того, как капиталистическая экономика размещает свои накопления. Принимая это во внимание, политики должны вмешиваться не потому, что обладают высшим знанием о стоимости активов (на самом деле таких знаний нет ни у кого), а потому, что стремящиеся к прибыли участники рынка не осознают огромных социальных потерь, связанных с чрезмерно большими колебаниями цен.
Именно такие чрезмерные колебания, а не отклонения от каких-то надуманных «истинных» значений – будь то активы или уровень безработицы, – по мнению Кейнса, должны стремиться смягчить политики. В отличие от их последователей, Кейнс и Хайек понимали, что несовершенство знаний и нестандартность изменений означают, что правила политики, а вместе с ними и лежащие в их основе параметры, приобретают и утрачивают значимость в моменты, которых не может предвидеть никто.
Эта точка зрения, кажется, вернулась в политику на родине Кейнса. Как сказал Мервин Кинг, бывший управляющий Банка Англии: «Наши представления об экономике неполны, и они постоянно развиваются... Описывать кредитно-денежную политику в терминах стабильного правила, выведенного из известной модели экономики – значит игнорировать этот процесс познания». Его преемник, Марк Карни, воплотил в жизнь эту точку зрения, отказавшись от фиксированных принципов политики в пользу сдержанной свободы действий на основании ориентировочных диапазонов значений для ключевых показателей.
При таком образе действий, вместо стремления к достижению точных количественных целей, будь то по уровню инфляции или безработицы, политические решения принимаются с целью смягчения чрезмерных колебаний. Таким образом, они реагируют на актуальные проблемы, а не теории и правила (которые, возможно, как раз из-за этих проблем и устарели). Если быть честными по поводу причин кризиса 2008 года, – и серьезно относиться к предотвращению его повторения, – то нам нужно осознать, чего экономический анализ не в состоянии нам дать, чтобы воспользоваться тем, что он дать может.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
US President Donald Trump’s import tariffs have triggered a wave of retaliatory measures, setting off a trade war with key partners and raising fears of a global downturn. But while Trump’s protectionism and erratic policy shifts could have far-reaching implications, the greatest victim is likely to be the United States itself.
warns that the new administration’s protectionism resembles the strategy many developing countries once tried.
It took a pandemic and the threat of war to get Germany to dispense with the two taboos – against debt and monetary financing of budgets – that have strangled its governments for decades. Now, it must join the rest of Europe in offering a positive vision of self-sufficiency and an “anti-fascist economic policy.”
welcomes the apparent departure from two policy taboos that have strangled the country's investment.
НЬЮ-ЙОРК – Пять лет назад фирма Lehman Brothers имела в агентстве Standard & Poor’s рейтинг «A» – не далее как за шесть дней до ее краха. Агентство Moody’s ждало еще дольше и понизило рейтинг Lehman за день до ее краха. Как могли уважаемые рейтинговые агентства – и инвестиционные банки – столь серьезно ошибиться в оценках?
На регулирующих органах, банкирах и рейтинговых агентствах лежит значительная доля вины за кризис. Но события, почти равноценные финансовой катастрофе, были не столько провалом капитализма, сколько провалом современных экономических теорий о роли и функционировании финансовых рынков – и, в более широком смысле, нестабильности – в капиталистической экономике.
Эти модели обеспечивали якобы научное обоснование политических решений и финансовых новшеств, сделавших наихудший со времен Великой депрессии кризис намного более вероятным, если не неизбежным. После того как обрушилась Lehman, бывший председатель ФРС Алан Гринспен засвидетельствовал перед Конгрессом США, что он «нашел изъян» в идеологии, считающей, что личный интерес защитит общество от крайностей финансовой системы. Но к тому моменту ущерб был уже нанесен.
Истоки этого мнения можно проследить до господствующей экономической теории о причинах нестабильности стоимости активов – теории, объясняющей риск и колебания стоимости активов таким образом, как если бы будущее было механическим следствием прошлого. Механистические модели современных экономистов подразумевают, что участники рынка, следующие собственным интересам, не будут поднимать цены на жилье и другие активы до явно завышенного уровня в преддверии кризиса. Следовательно, такие чрезмерные колебания рассматриваются как симптом нерациональности участников рынка.
Это некорректное предположение – что решения, основанные на личных интересах, могут быть адекватно отображены механическими правилами – стало основанием для создания синтетических финансовых инструментов и узаконило, якобы на научных основаниях, их сбыт пенсионным фондам и другим финансовым учреждениям во всем мире. Примечательно, что развивающиеся страны со сравнительно слаборазвитыми финансовыми рынками во многом избежали самых вопиющих последствий подобных новшеств.
Доверие современных экономистов к механическим правилам и их использование для толкования экономических результатов – и влияния на них – распространяется и на макроэкономическую политику. При этом часто ссылаются на авторитет Джона Мейнарда Кейнса, который бы отверг такой подход. Кейнс давно понял, насколько обманчиво применение подобных механических правил. «Мы сами вовлекли себя в колоссальную неразбериху, – предостерегал он, – допустив грубый промах в управлении деликатной машиной, принципа действия которой мы не понимаем».
Winter Sale: Save 40% on a new PS subscription
At a time of escalating global turmoil, there is an urgent need for incisive, informed analysis of the issues and questions driving the news – just what PS has always provided.
Subscribe to Digital or Digital Plus now to secure your discount.
Subscribe Now
В книге The General Theory of Employment, Interest, and Money(«Общая теория занятости, процента и денег») Кейнс стремился предоставить недостающее обоснование для того, чтобы положиться на экспансионистскую финансовую политику для вывода развитых капиталистических стран из Великой депрессии. Но после второй мировой войны его последователи разработали намного более амбициозную программу. Вместо проведения мероприятий по противодействию чрезмерным колебаниям экономической активности, таких как «глубокое сокращение» 1930-х, так называемые принципы стабилизационной политики делали основной акцент на мерах, направленных на поддержание полной занятости. «Неокейнсианские» модели, лежавшие в основе этих принципов, строились на предположении, что «истинный» потенциал экономики – и, следовательно, так называемый разрыв между фактическим и потенциальным объемом производства, который экспансионистская политика должна заполнить для достижения полной занятости – можно точно измерить.
Но, говоря откровенно, верить в то, что экономист может полностью предсказать заранее, как агрегированные результаты (и, следовательно, потенциальный уровень экономической активности) проявят себя с течением времени – значит верить в фальшивку. Прогнозы по хронологическим показателям и влиянию экономического стимула 2008 года на уровень безработицы, выведенные из макроэконометрической модели ФРС и оказавшиеся совершенно ошибочными – подходящий тому пример.
Тем не менее, основная масса экономистов настаивает на том, что подобные механистические модели остаются в силе. Нобелевский лауреат по экономике Пол Кругман, например, утверждает, будто «простейшие расчеты» на основе «макроэкономики из учебника» показывают, что объем финансового стимулирования, составивший в США в 2009 году 800 миллиардов долларов, должен был быть втрое больше.
Очевидно, что нам нужен новый учебник. Вопрос не в том, помогло или нет финансовое стимулирование, или было бы более полезным стимулирование в большем объеме, а в том, должны ли те, кто принимает решения, опираться на какую бы то ни было модель, предполагающую, что будущее является механическим следствием прошлого. Например, коллапс рынка жилья, «потопивший» миллионы американских домовладельцев, не является частью моделей из учебника, но из-за него точный расчет объема финансового стимулирования на их основе оказался невозможен. Обществу следует с большим подозрением относиться к заявлениям, что такие модели создают какую-то научную основу для экономической политики.
Но отвергать то, что Фридрих фон Хайек назвал «видимостью точного знания» – не значит отказываться от возможности того, что экономическая теория может быть источником информации для политиков. Действительно, признание того, что знания экономистов, политиков и участников рынка никогда не бывают безупречны, имеет важные последствия для нашего понимания финансовой нестабильности и роли государства в ее смягчении.
Колебания стоимости активов происходят не из-за того, что участники рынка ведут себя нерационально, а из-за того, что их знания о будущем потоке прибыли от альтернативных инвестиционных проектов всегда несовершенны, и они пытаются совладать с этим. Нестабильность рынка, таким образом, – неизбежное следствие того, как капиталистическая экономика размещает свои накопления. Принимая это во внимание, политики должны вмешиваться не потому, что обладают высшим знанием о стоимости активов (на самом деле таких знаний нет ни у кого), а потому, что стремящиеся к прибыли участники рынка не осознают огромных социальных потерь, связанных с чрезмерно большими колебаниями цен.
Именно такие чрезмерные колебания, а не отклонения от каких-то надуманных «истинных» значений – будь то активы или уровень безработицы, – по мнению Кейнса, должны стремиться смягчить политики. В отличие от их последователей, Кейнс и Хайек понимали, что несовершенство знаний и нестандартность изменений означают, что правила политики, а вместе с ними и лежащие в их основе параметры, приобретают и утрачивают значимость в моменты, которых не может предвидеть никто.
Эта точка зрения, кажется, вернулась в политику на родине Кейнса. Как сказал Мервин Кинг, бывший управляющий Банка Англии: «Наши представления об экономике неполны, и они постоянно развиваются... Описывать кредитно-денежную политику в терминах стабильного правила, выведенного из известной модели экономики – значит игнорировать этот процесс познания». Его преемник, Марк Карни, воплотил в жизнь эту точку зрения, отказавшись от фиксированных принципов политики в пользу сдержанной свободы действий на основании ориентировочных диапазонов значений для ключевых показателей.
При таком образе действий, вместо стремления к достижению точных количественных целей, будь то по уровню инфляции или безработицы, политические решения принимаются с целью смягчения чрезмерных колебаний. Таким образом, они реагируют на актуальные проблемы, а не теории и правила (которые, возможно, как раз из-за этих проблем и устарели). Если быть честными по поводу причин кризиса 2008 года, – и серьезно относиться к предотвращению его повторения, – то нам нужно осознать, чего экономический анализ не в состоянии нам дать, чтобы воспользоваться тем, что он дать может.