КЕМБРИДЖ (США) – «Эпоха свободной торговли, похоже, закончилась. Что случится с мировой экономикой в эпоху протекционизма?».
Это один из самых частых вопросов, которые мне сегодня задают. Однако проведение черты между свободной торговлей и протекционизмом (а также между рынками и государством или меркантилизмом и либерализмом) не очень помогает понять ситуацию с мировой экономикой. Такой подход не только искажает её новейшую историю, но и неправильно объясняет нынешние изменения в экономической политике, а также ошибочно описывает условия, необходимые для существования здоровой глобальной экономики.
Идея «свободной торговли» предполагает, что государство отходит на второй план, позволяя рынкам самостоятельно определять развитие экономики. Но любая рыночная экономика требует правил и регулирования (стандарты продукции; контроль за неконкурентным поведением бизнеса; охрана потребителей, труда и окружающей среды; выполнение функций кредитора последней инстанции и поддержания финансовой стабильности). Эти правила обычно устанавливают власти, которые затем следят за их соблюдением.
Когда национальные юрисдикции оказываются связаны благодаря международной торговле и финансам, возникают дополнительные вопросы: правила и регулирование каких стран должны применяться в ситуациях, когда бизнес конкурирует на глобальных рынках? Не должны ли эти правила разрабатываться заново с помощью международных соглашений и региональных или глобальных организаций?
В этом свете становится очевидно, что гиперглобализация, длившаяся примерно с начала 1990-х годов до начала пандемии Covid-19, не была периодом свободной торговли в традиционном смысле. Торговые соглашения, подписанные в течение последних 30 лет, касались не столько ликвидации трансграничных барьеров, мешавших торговле и инвестициям, сколько стандартов регулирования, правил здравоохранения и безопасности, инвестиций, банков и финансов, интеллектуальной собственности, труда, окружающей среды, а также многих других вопросов, которые ранее относились к сфере внутренней политики.
И эти правила не были нейтральными. В этих правилах выше всех остальных интересов обычно ставились интересы политически влиятельного крупного бизнеса, в том числе международных банков, фармацевтических компаний и транснациональных корпораций. Крупный бизнес не только получал более широкий доступ к мировым рынкам, но и становился главным бенефициаром процедур специального международного арбитража, позволявшего отменять государственное регулирование, которое снижало их прибыли.
Don’t go back to school without Project Syndicate! For a limited time, we’re offering PS Digital subscriptions for just $50.
Access every new PS commentary, our suite of subscriber-exclusive content, and the full PS archive.
Subscribe Now
Якобы ради свободной торговли ужесточались правила контроля за интеллектуальной собственностью, которые позволяли фармацевтическим и технологическим компаниям злоупотреблять своими монопольными позициями. От правительств требовали освобождать движение капиталов, в то время как рабочая сила оставалась заперта внутри границ. Вопросы изменения климата и здравоохранения игнорировались – отчасти потому, что их вытесняла повестка гиперглобализации, но отчасти и из-за того, что создание общественных благ в любой сфере подрывает интересы бизнеса.
В последние годы мы наблюдаем отпор этой политике, а также пересмотр экономических приоритетов в целом. Меры, которые некоторые эксперты осуждают как протекционизм и меркантилизм, в реальности представляют собой ребалансировку, необходимую для решения важных национальных проблем, таких как исчезновение рабочих мест, отставание регионов, климатический переход, здоровье населения. Этот процесс необходим не только для устранения социального и экологического вреда, нанесённого гиперглобализацией, но и для придания глобализации более здоровой формы в будущем.
Наиболее явным примером такой переориентации стала проводимая президентом США Джо Байденом промышленная политика, а также зелёные субсидии и положения о продукции, «сделанной в Америке». Да, эти меры вызывают раздражение в Европе, Азии и развивающемся мире, где их считают противоречащими установленным правилам свободной торговли. Но одновременно они становятся моделью для тех, кто (зачастую в тех же самых странах) ищет альтернативу гиперглобализации и неолиберализму.
Не нужно углубляться далеко в историю, чтобы найти аналог системе, которая может возникнуть на основе этих новых решений. В период установившегося после 1945 года Бреттон-Вудского режима (его дух доминировал до начала 1980-х годов) правительства сохраняли значительную автономность в вопросах промышленной, регуляторной и финансовой политики, при этом многие делали своим приоритетом поддержание здоровья отечественной экономики, а не глобальную интеграцию. Торговые соглашения были слабыми и узконаправленными: для развитых стран устанавливалось мало ограничений, а для развивающихся стран – ещё меньше. Внутренний контроль за движением краткосрочного капитала был нормой, а не исключением.
Хотя мировая экономка была более закрытой (по современным стандартам), Бреттон-Вудская эра способствовала значительному экономическому и социальному прогрессу. Десятилетиями экономика развитых стран отличалась быстрым ростом и сравнительным социально-экономическим равенством – вплоть до второй половины 1970-х годов. Что касается государств с низкими доходами, то экономика тех стран, которые выбрали эффективные стратегия развития (например, восточноазиатские тигры), быстро росла, несмотря на тот факт, что на пути их экспорта стояли намного более высокие барьеры, чем нынешние барьеры на пути развивающихся стран. Когда после 1980-х годов к мировой экономике с большим успехом присоединился Китай, он сделал это на собственных условиях, сохранив субсидии, госсобственность, управление валютным курсом, контроль за движением капитала и другие меры, которые были больше похожи на Бреттон-Вудский режим, чем на гиперглобализацию.
Наследие Бреттон-Вудского режима должно остудить тех, кто считает, что, если предоставить государствам больше свободы в проведении самостоятельной политики, это неизбежно навредит мировой экономике. Обеспечение экономического здоровья собственной экономики – это самое важное, что любая страна может сделать для остальных стран.
Конечно, этот исторический прецедент не гарантирует, что новая политическая повестка поможет появлению благоприятного глобального экономического порядка. Бреттон-Вудский режим существовал в контексте Холодной войны, когда экономические связи Запада с СССР были минимальными, а роль советского блока в мировой экономике была небольшой. В результате геополитическая конкуренция не мешала экспансии торговли и долгосрочным инвестициям.
Сегодня ситуация совершенно иная. Главным соперником Америки стал Китай, занимающей очень важное место в мировой экономике. Реальный разрыв между Западом и Китаем создаст огромные проблемы для всего мира, в том числе для развитых стран, которые сильно зависят от промышленных поставок из Китая. И поэтому можно найти массу убедительных причин для беспокойства по поводу будущего здоровья мировой экономики.
Однако если мировая экономика действительно превратится в негостеприимное место, это произойдёт из-за управленческих ошибок США и Китая, увлёкшихся геополитическим соперничеством, а не из-за какого-то выдуманного предательства идеалов «свободной торговли». Власти и комментаторы должны фокусировать внимание именно на этом риске, который реально важен.
To have unlimited access to our content including in-depth commentaries, book reviews, exclusive interviews, PS OnPoint and PS The Big Picture, please subscribe
Increasingly severe water shortages represent a human-made crisis that can be resolved through human interventions. The situation demands new thinking about the economics of this critical resource and how to manage it through mission-oriented strategies that span all levels of governance.
call attention to a global problem that demands far more attention from policymakers at all levels.
Although Kamala Harris is largely aligned with Joe Biden on many global and strategic issues, her unique worldview promises a distinct form of leadership on the international stage. Not only would US foreign policy shift under a Harris administration; it could change in highly consequential ways.
considers how the Democratic presidential nominees' views compare to Joe Biden's.
КЕМБРИДЖ (США) – «Эпоха свободной торговли, похоже, закончилась. Что случится с мировой экономикой в эпоху протекционизма?».
Это один из самых частых вопросов, которые мне сегодня задают. Однако проведение черты между свободной торговлей и протекционизмом (а также между рынками и государством или меркантилизмом и либерализмом) не очень помогает понять ситуацию с мировой экономикой. Такой подход не только искажает её новейшую историю, но и неправильно объясняет нынешние изменения в экономической политике, а также ошибочно описывает условия, необходимые для существования здоровой глобальной экономики.
Идея «свободной торговли» предполагает, что государство отходит на второй план, позволяя рынкам самостоятельно определять развитие экономики. Но любая рыночная экономика требует правил и регулирования (стандарты продукции; контроль за неконкурентным поведением бизнеса; охрана потребителей, труда и окружающей среды; выполнение функций кредитора последней инстанции и поддержания финансовой стабильности). Эти правила обычно устанавливают власти, которые затем следят за их соблюдением.
Когда национальные юрисдикции оказываются связаны благодаря международной торговле и финансам, возникают дополнительные вопросы: правила и регулирование каких стран должны применяться в ситуациях, когда бизнес конкурирует на глобальных рынках? Не должны ли эти правила разрабатываться заново с помощью международных соглашений и региональных или глобальных организаций?
В этом свете становится очевидно, что гиперглобализация, длившаяся примерно с начала 1990-х годов до начала пандемии Covid-19, не была периодом свободной торговли в традиционном смысле. Торговые соглашения, подписанные в течение последних 30 лет, касались не столько ликвидации трансграничных барьеров, мешавших торговле и инвестициям, сколько стандартов регулирования, правил здравоохранения и безопасности, инвестиций, банков и финансов, интеллектуальной собственности, труда, окружающей среды, а также многих других вопросов, которые ранее относились к сфере внутренней политики.
И эти правила не были нейтральными. В этих правилах выше всех остальных интересов обычно ставились интересы политически влиятельного крупного бизнеса, в том числе международных банков, фармацевтических компаний и транснациональных корпораций. Крупный бизнес не только получал более широкий доступ к мировым рынкам, но и становился главным бенефициаром процедур специального международного арбитража, позволявшего отменять государственное регулирование, которое снижало их прибыли.
Don’t go back to school without Project Syndicate! For a limited time, we’re offering PS Digital subscriptions for just $50.
Access every new PS commentary, our suite of subscriber-exclusive content, and the full PS archive.
Subscribe Now
Якобы ради свободной торговли ужесточались правила контроля за интеллектуальной собственностью, которые позволяли фармацевтическим и технологическим компаниям злоупотреблять своими монопольными позициями. От правительств требовали освобождать движение капиталов, в то время как рабочая сила оставалась заперта внутри границ. Вопросы изменения климата и здравоохранения игнорировались – отчасти потому, что их вытесняла повестка гиперглобализации, но отчасти и из-за того, что создание общественных благ в любой сфере подрывает интересы бизнеса.
В последние годы мы наблюдаем отпор этой политике, а также пересмотр экономических приоритетов в целом. Меры, которые некоторые эксперты осуждают как протекционизм и меркантилизм, в реальности представляют собой ребалансировку, необходимую для решения важных национальных проблем, таких как исчезновение рабочих мест, отставание регионов, климатический переход, здоровье населения. Этот процесс необходим не только для устранения социального и экологического вреда, нанесённого гиперглобализацией, но и для придания глобализации более здоровой формы в будущем.
Наиболее явным примером такой переориентации стала проводимая президентом США Джо Байденом промышленная политика, а также зелёные субсидии и положения о продукции, «сделанной в Америке». Да, эти меры вызывают раздражение в Европе, Азии и развивающемся мире, где их считают противоречащими установленным правилам свободной торговли. Но одновременно они становятся моделью для тех, кто (зачастую в тех же самых странах) ищет альтернативу гиперглобализации и неолиберализму.
Не нужно углубляться далеко в историю, чтобы найти аналог системе, которая может возникнуть на основе этих новых решений. В период установившегося после 1945 года Бреттон-Вудского режима (его дух доминировал до начала 1980-х годов) правительства сохраняли значительную автономность в вопросах промышленной, регуляторной и финансовой политики, при этом многие делали своим приоритетом поддержание здоровья отечественной экономики, а не глобальную интеграцию. Торговые соглашения были слабыми и узконаправленными: для развитых стран устанавливалось мало ограничений, а для развивающихся стран – ещё меньше. Внутренний контроль за движением краткосрочного капитала был нормой, а не исключением.
Хотя мировая экономка была более закрытой (по современным стандартам), Бреттон-Вудская эра способствовала значительному экономическому и социальному прогрессу. Десятилетиями экономика развитых стран отличалась быстрым ростом и сравнительным социально-экономическим равенством – вплоть до второй половины 1970-х годов. Что касается государств с низкими доходами, то экономика тех стран, которые выбрали эффективные стратегия развития (например, восточноазиатские тигры), быстро росла, несмотря на тот факт, что на пути их экспорта стояли намного более высокие барьеры, чем нынешние барьеры на пути развивающихся стран. Когда после 1980-х годов к мировой экономике с большим успехом присоединился Китай, он сделал это на собственных условиях, сохранив субсидии, госсобственность, управление валютным курсом, контроль за движением капитала и другие меры, которые были больше похожи на Бреттон-Вудский режим, чем на гиперглобализацию.
Наследие Бреттон-Вудского режима должно остудить тех, кто считает, что, если предоставить государствам больше свободы в проведении самостоятельной политики, это неизбежно навредит мировой экономике. Обеспечение экономического здоровья собственной экономики – это самое важное, что любая страна может сделать для остальных стран.
Конечно, этот исторический прецедент не гарантирует, что новая политическая повестка поможет появлению благоприятного глобального экономического порядка. Бреттон-Вудский режим существовал в контексте Холодной войны, когда экономические связи Запада с СССР были минимальными, а роль советского блока в мировой экономике была небольшой. В результате геополитическая конкуренция не мешала экспансии торговли и долгосрочным инвестициям.
Сегодня ситуация совершенно иная. Главным соперником Америки стал Китай, занимающей очень важное место в мировой экономике. Реальный разрыв между Западом и Китаем создаст огромные проблемы для всего мира, в том числе для развитых стран, которые сильно зависят от промышленных поставок из Китая. И поэтому можно найти массу убедительных причин для беспокойства по поводу будущего здоровья мировой экономики.
Однако если мировая экономика действительно превратится в негостеприимное место, это произойдёт из-за управленческих ошибок США и Китая, увлёкшихся геополитическим соперничеством, а не из-за какого-то выдуманного предательства идеалов «свободной торговли». Власти и комментаторы должны фокусировать внимание именно на этом риске, который реально важен.